«Будешь знать, за кого голосовать». Как избивают и пытают задержанных после акций протеста в Белоруссии
Фото: TATYANA ZENKOVICH / EPA / TASS
Белорусские власти начали выпускать задержанных после акций протестов. Протестующие рассказывают о пытках: избиения, применение электрошокера, угрозы изнасиловать и расстрелять. «Открытые медиа» поговорили с несколькими освобождёнными активистами.
В Белоруссии у сотрудников правоохранительных органов зарплата выше средней по стране — чуть больше 1000 белорусских рублей. Милиционерам положены компенсация за съёмную квартиру, льготные путёвки и кредиты на строительство жилья и начисления за каждого члена семьи, увеличенный отпуск (до 45 суток) и ранний выход на пенсию — с 45 лет (мужчины выходят на пенсию в 62, женщины — в 57).
При продлении контракта полагаются дополнительные выплаты, но их нужно вернуть, если не отслужить по контракту до конца. Так, жена бывшего сотрудника МВД Егора Емельянова, который решил уволиться после разгонов демонстраций, рассказывала, что в 2016 году супруг получил 5 тысяч белорусских рублей за продление контракта (почти 150 тысяч российских рублей). И при уходе со службы их пришлось отдать: «В семье двое детей, квартира построена в кредит. И для нас 5 тысяч рублей — большие деньги. Но сейчас мы подумали, что эта сумма не стоит того».
Ник Горбацевич
10 августа я собирался пойти на акцию протеста, но меня задержали на подходе к центру города. Омоновцы просто скрутили и закинули в автозак. Отвезли в изолятор временного содержания на улице Окрестина. На выходе из автозака местные сотрудники, выстроившись в коридор, избивали всех нас ногами и дубинками.
Помещение, в котором нас держали, было прогулочным. Оно не предназначено для нахождения там людей: бетонные поштукатуренные стены, бетонный пол с мхом, в котором есть водосток для воды. Крыши нет, вместо неё решётка, через неё видно небо. Но в этом плане нам хотя бы не было душно. С крышей 65 человек в таком маленьком помещении — 4,5 на 4,5 метра — просто бы задыхались. Мы по очереди сидели на бетонном полу, чтобы дать друг другу отдохнуть.
Поесть дали на следующие сутки, 11 августа. Нам в камеру просто вкинули пачку хлеба. Попить — 2,5 литра на 65 человек — тоже примерно тогда. Мы растягивали её по глотку на каждого. В туалет водили по 15−20 человек одновременно в одну из камер, которая находилась рядом. Если кто-то не успевал всё сделать в быстром режиме, то так и продолжал терпеть.
Никто не объяснял, за что мы задержаны, у нас не было права на телефонный звонок. 11 августа людей из всех камер вывели на улицу под дубинками. Один из парней, выходящий из камеры, упал, его избили. Потом вызвали скорую. Нас выстроили на коленях по периметру территории. К каждому по очереди подходил человек, записывающий наши данные, это всё фиксировалось также на камеру. Если ты поднимал голову, а не опускал её максимально низко в пол, то сразу получал по плечам, по телу.
В этот день мы слышали, как людей избивали за просьбу позвонить адвокату или дать еды. Это было жутко — слышать стоны сотен человек. Избивающие при этом выкрикивали: «Вот вам перемены, вы знали, куда идёте». В конце дня люди в камере падали в обморок от нехватки сил, еды и воды.
12 августа меня отпустили. Почему-то раньше многих ребят, до сих пор не знаю почему. Напоследок надзиратели попросили меня и ещё 25 человек делать во дворе упражнения на ОФП — тех, у кого не получалось, снова избивали.
За личными вещами сказали приходить через несколько дней. Пояснили, что у них их миллион, и они не знают, когда и как смогут их фильтровать и возвращать. Мне за все время сильно отбили поясницу и зад. Можно сказать, повезло: у меня нет таких жутких гематом, которые были у других ребят по всему телу.
Алина Береснева
9 августа меня и моих друзей задержали сотрудники ОМОНа на Немиге. По их словам, «мы просто оказались не в том месте и не в то время». До митинга мы никакого не дошли даже. Сначала пытались убегать, но ОМОН «пресёк» дубинкой по ногам моих друзей. Я начала кричать: «Зачем вы это делаете?» И получила в ответ сама. Я упала на асфальт, разодрала руку. Увозили нас в жёлтом городском автобусе. Долго катали по городу, пока он не заполнился.
На Окрестина привезли в час ночи. Сотрудник на входе кричал: «Быстрее, суки!» Хватал за шею и бросал к стене. Если кто-то «не так стоял», могли ударить дубинкой по руке или ноге. Нас не делили на мальчиков и девочек, отношение было ко всем одинаковое. Избивали, вели себя как звери, в какой-то момент казалось, что этим людям весело, они смеялись, когда кому-то было больно. С одной девушкой Машей обращались очень жёстко — при задержании ей вывихнули палец и вырвали клок волос. Перед задержанием она ехала на электросамокате. Её с него спихнули и тащили потом за волосы, приговаривая: «Вот, сука, получи, я из-за тебя в отпуск не пошёл». Эта девочка рыдала в камере всю ночь.
В камере, предназначенной для шестерых, в итоге находилось 33 девушки. Мы спали на полу посменно, нас морили голодом больше суток, не было средств личной гигиены, было очень жарко. От недомогания становилось плохо. Когда я, не ев двое суток, попросила хоть что-то, мне ответили: «Нет, сука, я научу тебя, за кого надо голосовать!» Но больше попадало мужчинам.
На вопросы, когда нас отпустят, нам отвечали: «Если ваши не пойдут 10-го на митинг, вам будет хорошо, а если пойдут — хуже». С 10 на 11 число на территорию Окрестина заехали 11 автозаков. Было видно, что ОМОН ещё больше разозлился. В окно мы видели, как полуголых парней, в одном белье, долго держали на улице. Они стояли на коленях, руки за головами, если кто-то шевелился — били палками. Также их заставляли бегать гуськом.
Нас заставили подписать протокол о том, что мы находились на митинге, что били сотрудников ОМОНа, что кричали «Стоп таракан!» (это я узнала, когда судья зачитал). Мне угрожали, что, если не подпишу протокол, то «меня ****** (изнасилуют — „Открытые медиа“) и посадят на 20 суток». В протоколе, к слову, написано было, что я участвовала в митинге Светланы Тихановской, но она его даже не организовывала.
О том, где я нахожусь, родителям ни по одному телефону не сообщали. Повезло, что мой менеджер по персоналу увидела списки задержанных и нашла там меня. Сейчас я специально уехала далеко из Минска, нахожусь с родными, хожу в лес с собакой. Похудела на 5 килограммов. Хотим с другими девочками подавать в суд за обращение с нами, но думаем, что это ни к чему не приведет, как и всегда: суд у нас работает только на одного человека.
Денис
Меня задержали 10 августа в районе двух часов ночи, когда уже многие расходились по домам. В машине нас «уложили» лицом вниз, при этом по нам постоянно бегали омоновцы, выходя за новой порцией людей и возвращаясь назад. Задержанных выгрузили в Первомайском РОВД.
При оформлении нам попался достаточно адекватный участковый. Потупив глаза, он говорил: «Ну, вы же все понимаете, ОМОНовцы вас привели, я ничего не могу сделать». При этом в соседних кабинетах было слышно, как задержанных избивали дубинками, если они слишком медленно отвечали на вопросы, и «подстреливали» электрошокерами.
Через какое-то время нас вывели во двор, построили. ОМОН при этом вёл себя неадекватно: они орали, матерились, били любого, кто попадался под руку. Кричали, что всех нас стоит здесь же расстрелять. Потом нас повезли в Жодинскую тюрьму, и с этим мне тоже повезло. Отношение там к людям более лояльное, чем на Окрестина. По пути мы даже смогли позвонить родным и сказать, куда нас везут. Сопровождающий сделал вид, что спит.
В камере на шестерых нас оказалось 20 человек. Было жарко и душно. Кормили обычной тюремной едой. В 6 утра подъем, в 22.00 отбой. Знаю, что многим ребятам днём даже не давали сидеть. Но нас надсмотрщики не трогали — мы могли даже позволить себе поваляться в течение дня. Когда нас задержали 9 августа, мы были уверены, что это конец: Лукашенко все подавил, победил, мы проиграли, народ разошёлся по домам, все было зря. Но когда на следующий день к нам начали подселять новых ребят, они рассказали, что борьба продолжается — это было как бальзам на душу.
Константин Чернов
Меня задержали 9 августа в Могилеве примерно в 23.40. Мы встретились с друзьями и пошли специально в центр, чтобы выразить свое несогласие с массовыми фальсификациями и тем беспределом, который творится в стране. Но ОМОН оцепил весь центр. При этом хватать нас начали, когда мы уже стояли на остановке, чтобы возвращаться домой.
В РОВД над нами пытались издеваться, спрашивали: «Кто же, по нашему мнению, победил на выборах». Мне указали на мой «четвёртый размер груди». А увидев в моём паспорте наклейки могилевской ЛГБТ-инициативы, проверив мою флешку, один из сотрудников начал говорить, что я «заднеприводный», спрашивал, актив я или пассив, пошел рассказывать про меня, «п******а», своим коллегам. Нам также говорили, что таких, как мы, надо расстреливать и убивать.
В протоколе написали, что я принимал участие в несанкционированном массовом мероприятии, не разрешенном Могилевским облисполкомом, выкрикивал лозунг «Жыве Беларусь!» и хлопал в ладоши. Я написал, что не согласен с этим. В камере меня держали почти трое возможных суток до суда. Суд над каждым длился минут 5−7 без каких-либо свидетелей. Если не признавал вину, могли дать 15 суток, признавал — на пару меньше. Я состою на учёте в психдиспансере, мне нужно принимать лекарства, без которых может быть плохо, я сказал об этом судье. Она не поверила, долго совещалась с конвоиром, потом, видимо, ушла перепроверить эту информацию.
В итоге по причине моего диагноза мне сделали «поблажку»: дали штраф в 30 базовых величин (почти 25 тысяч русских рублей — «Открытые медиа). Но судья предупредила: если и дальше я буду ходить на протесты, мне светит большой срок.
Узнав, что меня отпускают, ребята в камере обрадовались. У меня с собой была книга, и на ней они стали писать телефоны своих родных, чтобы я передал им, где они и как у них дела. Придя домой, я запоем читал все новости про массовые акции и забастовки, начавшиеся по всей стране. Плакал и радовался им, так как понял, что нас уже не изменить, не остановить. Произошла наша внутренняя белорусская революция. Я немного восстановлюсь и тоже буду продолжать выходить на протесты.
