Гражданам навязали миф о том, что армия — основа государства и образец для его институтов. Милитаризм стал главным тормозом на пути развития страны

Императорская мысль

Нашумевшая статья Владислава Суркова, очевидной целью которой было привлечение внимания главного начальника страны, содержит необычное по откровенности описание путинского «глубинного» государства: «Высокое внутреннее напряжение, связанное с удержанием огромных неоднородных пространств, и постоянное пребывание в гуще геополитической борьбы делают военно-полицейские функции государства важнейшими и решающими. Их традиционно не прячут, а наоборот, демонстрируют, поскольку Россией никогда не правили купцы…, считающие военное дело ниже торгового».

Таким образом, Сурков выступает здесь последователем весьма популярной в России школы мысли. Вспомним хоть Николая I, начертавшего некогда, если верить апокрифу, на полях учебника географии: «Россия не есть держава земледельческая, промышленная или торговая, Россия есть держава военная и назначение ее — быть грозой остальному миру».

Вспомним и о другом апокрифе, столь любимом отечественными патриотами, который приписывает Александру III слова о том, что у России нет других союзников кроме армии и флота. Список аналитиков, теоретиков и вельмож, которые последние два века настаивают подобно персонажу фильма «Интервенция», что «регулярная армия — это что-то особенного», можно длить до бесконечности. Здесь отметились и Петр Струве («Армия — это живое воплощение государственного бытия в России»), и Глеб Павловский в бытность кремлевским политтехнологом («Что такое Россия, если не армия и русский язык плюс Вооруженные силы»).

Реинкарнация мифа

Следует признать, что военная составляющая государственного устройства чрезвычайно сильно повлияла на российское национальное сознание. По-видимому, у подавляющего большинства россиян на уровне подсознания, засел миф о том, что для нашей огромной страны армия и есть основа государства.

А ведь сомнения на сей счет высказывались еще в середине ХIX века. «Что армии обеспечивают безопасность государства, это совершенно справедливо — писал Николай Обручев, будущий начальник императорского Главного штаба и выдающийся военный реформатор, — но чтобы они были опорною точкою его самобытности, — это чистый софизм. Самобытность государства укореняется и развивается гражданской его жизнью, а не военною, иначе царства Чингисханов, Тамерланов и других были бы прочны, и монголы до сих пор владели бы Россией».

Постоянная реинкарнация мифа о якобы «государствообразующей» роли Вооруженных сил объясняется отнюдь не отсутствием купцов во власти и вовсе не необходимостью связывать «разнородные элементы» российского государства. Скорее наоборот, у «купцов» никогда, ни во времена империи, ни при СССР не было шанса прорваться к власти через плотный строй военных и полицейских, а все более разнородные элементы государства, которые нужно было «скреплять», появлялись в результате победных войн.

Основная проблема заключается в том, что в течение трех веков (с небольшими перерывами на 1860−1880, 1905−1914, 1925−1935, 1987−2014 годы) главной, если не единственной задачей Российского государства было содержание огромной военной машины. Государство регулировало все и вся, до предела принижая, а то и вовсе сводя к нулю роль гражданского общества и частной жизни. Никуда не деться от того, что для России гораздо дольше, чем для Пруссии — и Германской империи — страны, которая является классической моделью милитаристской державы, — характерен милитаризм как способ государственного устройства. В течение трех веков Россия практически не знала иного способа концентрации государственных ресурсов, нежели военная мобилизация.

Генетическая связь между петровскими указами, военными поселениями Александра I, трудармиями Троцкого и советскими стройбатами неоспорима. Три столетия человек интересовал Российское государство в первую очередь как будущий солдат, а во вторую — как источник средств для содержания армии.

Милитаризм как способ управления

Надо сказать, феномен милитаристского государства неплохо изучен. По мнению политологов, такое государственное устройство характеризуется тем, что в основе важнейших политических решений лежат военно-технические расчеты, а не всесторонний анализ. Кроме того, военные отношения и военные ценности пронизывают все сферы жизни общества.

Вот как описывает Артур Вагтс, автор считающегося классическим труда «История милитаризма», принципиальную разницу между милитаризмом и стремлением укрепить обороноспособность, что естественно для любого государства: «Милитаризм представляет собой концентрацию обычаев, представлений и интересов, которые хоть и связаны с войнами и армиями, но в любом случае требуют гораздо большего, чем просто удовлетворение военных потребностей. Отказываясь от научного подхода, милитаризм опирается на подход кастовый и культовый, на власть и веру. Армия, построенная так, что служит не целям подготовки к возможной войне, а интересам военных, является по своей сущности милитаристской».

Показательно, что Вагтс и сам указывает на наиболее опасный источник милитаризма: «Гражданский милитаризм следует определить как безоговорочное принятие военных ценностей, манер, принципов и отношений. Приоритет отдается военным соображением перед всеми другими. Героическое обнаруживается преимущественно в военной службе и в военных действиях, в подготовке к которым и состоит главный интерес государства и для которых должны расходоваться главные ресурсы. Милитаристы гражданские презирают гражданскую политику, парламентаризм и партии»

Одинокая вертикаль

Похоже, не правда ли? Владимир Путин, с его полетами на истребителе, плаванием на подводных лодках, презирающий политику, полностью вписывается в определение «гражданского милитариста». Весьма показательно, что буквально с первых дней в Кремле Путин начал строить государство, которое казалось ему идеальным для управления — он начал создавать пресловутую вертикаль власти. Путин представлял себе наилучшую систему управления Россией как строгую иерархию, подобную армейской.

На вершине этой пирамиды — президент, он же верховный главнокомандующий, а ниже — уровень за уровнем — находятся исполнительные и преданные чиновники, способные довести волю высшего руководителя до каждого уголка огромной страны. Результатом построения этой системы стало то, что власть в России вновь строится по военно-феодальному принципу. Эта власть в представлении кремлевских руководителей монолитна по природе, ее разделение рассматривается как ересь, принцип единоначалия распространяется и на политическую систему государства.

На самом деле, убрав все сдержки и противовесы, сконцентрировав огромную власть, замкнув на себя принятие всех сколько-нибудь важных решений, лидер становится заложником той информации, которую он получает. В результате российский президент периодически с видом знатока сообщает самые невероятные теории, которые он почерпнул, очевидно, из докладов военных.

Достаточно вспомнить, как он недавно рассказывал, что у СССР не было крылатых ракет морского и воздушного базирования. А чего стоит то, что он демонстрировал заокеанскому интервьюеру видео вертолетной атаки, уверенный что это российские летчики наносят удар по террористам в Сирии, когда в действительности это была съемка американского удара по талибам в Афганистане.

Для чего это нужно

С помощью милитаризации сознания граждан Кремль решает несколько взаимосвязанных задач. Во-первых, она позволяет предоставить народу некий эрзац национальной идеи, сформулировать которую Кремль оказался объективно неспособен. Собственно говоря, вся национальная идея заключается ныне в том, что Россия обречена в одиночестве противостоять сонму врагов.

И для того, чтобы выстоять в этом противостоянии все средства хороши. Здесь очень показательна апелляция к Победе в Великой Отечественной войне. Под массированным воздействием государственной пропаганды она остается центральным событием в истории. Причем культивируемая ностальгия по советским временам в значительной степени держится именно на воспевании великой войны и победы в ней.

Вторая задача, которую Путин решает благодаря милитаризации — легитимизация собственного режима. Кремлевским политтехнологам удается произвести важную подмену: граждан страны чрезвычайно успешно убеждают, что наиглавнейшим критерием в оценке мирового влияния государства является его военная мощь. Это позволяет снять с повестки дня вопрос о различиях в социально-политическом устройстве, проблему ценностей, гражданских прав, вопросы о различиях между демократиями и авторитаризмом.

Как утверждают прокремлевские политологи, у всех, государств, политиков, партий есть свои неизбежно противоречащие друг другу интересы. И у каждого есть «право» на проведение политики силы. Лишь бы этой силы хватило. Слабые страны (а также «слабые» субъекты внутриполитической борьбы) оказываются лишь полем борьбы между сильными. Сила — единственный аргумент в «таком грязном деле, как политика».

Весьма показательно, что политические оппоненты Путина внутри страны в традициях мобилизационной риторики о «необходимости борьбы» с видимым и невидимым врагом тут же были причислены им к пятой колонне: «Некоторые западные политики уже стращают нас не только санкциями, но и перспективой обострения внутренних проблем. Хотелось бы знать, что они имеют в виду: действия некоей пятой колонны — разного рода „национал-предателей“ — или рассчитывают, что смогут ухудшить социально-экономическое положение России и тем самым спровоцировать недовольство людей?»

При очевидном отсутствии доказательств того, что политические противники Кремля действуют в интересах пресловутых внешних сил, по сути дела любая деятельность иностранных организаций, не получившая санкции власти, объявляется подрывной.

Наконец, третьей важной функцией, которую выполняет милитаризм в путинской России, является то, что армия до сих пор воспринимается как модельный государственный институт. Армейская муштра и есть та необходимая нашей стране «дисциплина», в понимании провинциальных во всех смыслах групп и слоев. Это, собственно, и есть тот необходимый опыт привыкания к репрессивному обществу, которое и расценивается уходящим поколением как «порядок», то есть равенство всех перед командной властью, делает чрезвычайно точное наблюдение руководитель «Левада-Центра» Лев Гудков.

Таким образом, милитаристские стереотипы позволяют обеспечивать устойчивость нынешнего режима, блокируют возможность любого позитивного развития страны. То, что россияне ценят, чем гордятся, что составляет основу национального самосознания — героическое прошлое, великая держава, сильная власть, громадность территорий, завоеванных в ходе бесчисленных походов и войн" — все это сегодня скорее лишает россиян возможности понять ту историческую ловушку, в которой оказалась страна.